По согласованию с руководителями семинара я буду рассказывать о малоизвестных страницах из жизни известных немецких ученых еврейского происхождения.
Вначале я хотел бы объяснить, как возникла эта тема. По образованию я химик и много лет занимался научной работой в области физической химии. Одновременно я живо интересовался историей моей науки, как сейчас говорят, она была моим хобби. Когда я в 63 года прибыл в Германию, мне объяснили, что в этом возрасте на работу физико-химиком надеяться не приходится. Тогда я решил сделать своим главным занятием историю науки. С 1994 по 2018 я работал литературно для разных издательств, в том числе для нескольких биографических серий. За эти 26 лет я опубликовал в них больше 170 биографий немецких ученых, инженеров, врачей. Приработе в различных архивах и при контактах с родственниками лиц, чьи биографии я составлял, накапливались интересные сведения, которые в публикуемые тексты войти не могли. Разумеется, ближе всего мне были судьбы евреев в немецкой науке. Вот о некоторых из них я и собираюсь сегодня рассказать.
Начну с Генриха Герца. Heinrich Hertz (1857-1894) – это гениальный физик, впервые экспериментально доказавший существование электромагнитных волн и их распространение в пространстве. Он был тогда профессором физики в Высшей Технической школе в Карлсруэ. В его честь единица частоты колебаний названа «герц».
Кстати: первая в мире радиограмма, отправленная в 1895-м году А. Н. Поповым из одного здания в другое вдоль университетского двора в Петербурге, гласила: «Генрих Герц».
Строго говоря, Герц не был настоящим евреем: его матерью была немка, а отец, видный юрист в Гамбурге – крещеным евреем. Все же, мне кажется, еврейские гены сыграли роль в том, что уже в мальчишеском возрасте Герц проявил выдающиеся способности как умственные, так и в работе руками. В этой связи такой забавный эпизод. Мальчик Герц учился токарному делу у хорошего мастера. Много лет спустя мать Герца похвасталась этому мастеру, что ее сын стал профессором. «Какая жалость, воскликнул тот. Каким превосходным токарем он емог бы стать!». Об этом мать записала в своем дневнике, который потом опубликовала ее дочь.
В «Третьем райхе» имя Герца стало одиозным: ведь он был полуеврей. Его вдова и обе дочери были вынуждены эмигрировать. Не было недостатка в усилиях принизить или замолчать значение работ Герца. (Пытались даже переименовать единицу частоты: Helmholtz вместо Hertz, обозначение Hz при этом сохранялось. Это предложение не было принято международными организациями). «Зато» в Карлсруэ развернулась бурная деятельность. Так называемая «команда» отделения физики представила на общегерманский конкурс сочинение «Деятельность и труды Генриха Герца с особым учетом его расовых связей». Авторы доказывали, что экспериментальные работы Герца обусловлены немецкой кровью его матери, теоретические же – это еврейская заумь. И это сочинение получило первую премию Райха!
Наконец, последняя история – со счастливым исходом.
Я уже упоминал, что свое главное открытие Герц сделал, когда он был профессором физики в Technische Hochschule –Высшей Технической Школе Карлсруэ (в университет ее превратили в 1967-м). К столетнему юбилею этой школы в 1925 году дочь Герца, скульптор, изготовила бронзовый бюст отца, который был установлен в полукруглой нише в парадном дворе как раз напротив здания, где Герц некогда проводил свои опыты.
При националсоциализме это скульптурное изображение одиозного полуеврея стало бельмом на глазу. Новые власти повелели снять бюст и отправить в переплавку. „Zum Befehl“ (слушаюсь), – отрапортовал Hausmeister (наверно, наиболее подходящий перевод – комендант), и бюст исчез.
«Тысячелетний райх» рухнул через 12 лет, пришлось разгребать руины. Начали
восстанавливать и Высшую Техническую Школу, сильно поврежденную войной. Первый послевоенный ректор Рудольф Планк – о нем можно рассказывать особо, здесь надо только упомянуть, что он уже был ректором в 1930/31 учебном году и знал старого надежного работника, – посетовал ему однажды, что нехорошо, на таком видном месте нет и следа былой гордости нашей Школы. Вскоре Hausmeister появился, рот до ушей (помню эти слова буквально – Mund bis an die Ohren) с бюстом Герца на тачке. Он прятал это сокровище где-то у себя в подвале до лучших времен. Бюст Герца и теперь стоит на старом месте. История о спасении бюста была рассказана мне в 1997 создателем университетского архива и первым архивариусом университета Карлсруэ Klaus-Peter Hoepke, к сожалению, уже покойным.
От полуеврея Герца я хочу перейти к полному еврею Альберту Эйнштейну. Об этой знаменитости написано необозримо много, я ограничусь несколькими деталями, которые представляются мне интересными.
Первая. Широко распространена легенда, что в школе Эйнштейн был очень слабым учеником. Это совсем не так. В начальной школе Эйнштейн был первым учеником, да и в гимназии принадлежал к лучшим. Вероятно легенда возникла из-за высказываня Эйнштейна, что он ненавидел авторитарную немецкую гимназию. Принуждения он не выносил.
Именно немецкая школа заставили Эйнштейна понять, что он еврей. Он рос в либеральной семье, где традиции иудаизма соблюдались нестрого. К тому же с 12 лет он объявил себя не принадлежащим к какому-либо вероисповедованию. Вот именно с тех пор еврейство стало для него не религией, а сообществом людей, объединенных одинаковостью судьбы.
Аттестат зрелости Эйнштейн получил уже в Швейцарии. Показательно – ему было тогда 17, – что в экзаменационном сочинении он написал, что хотел бы заниматься теоретическими разделами физики и добавил: «Кроме того, занятия наукой дают некоторую независимость, и это мне очень нравится».
Перепрыгнем теперь в 1919 год, когда две специальных астрономических ссия экспедиции отправились в южное полушарие наблюдать полное солнечное затмение. Их особой задачей была проверка предсказания Эйнштейна, что в поле тяжести небесных тел лучи света должны распространяться по криволинейной траектории.
В ожидании результатов Эйнштейн съязвил: Если предсказание подтвердится, то в Германии заявят о большом успехе немецкой науки, если же не подтвердится, то скажут о провале теории одного еврея. Во Франции же, в пику немцам, скажут либо об успехе теории еврейского ученого, либо о провале немецкой науки.
Как известно, результаты экспедиции подтвердили теорию Эйнштейна. Это повело к двоякого рода последствиям.
С одной стороны, Эйнштейн мгновенно сделался мировой знаменитостью. Его превращали в медиа-звезду, требуя интервью и докладов.Это мучило его до конца жизни.
С другой стороны, Эйнштейн стал мишенью антисемитских нападок. Пресловутый миф о ноже в спину, которым предатели-тыловики, прежде всего, евреи нанесли удар по доблестной немецкой армии (Dolchstoßlegende), изобретенный германским командованием после поражения в войне, страшно усилил антисемитские настроения в Германии. По всей стране прокатилась волна нападений на евреев. Против Эйнштейна начались также якобы научные выступления с позиций так называемой «немецкой физики». Ее возглавляли два крупных физика-экспериментатора, оба нобелевские лауреаты – Иоганнес Штарк и Филипп Ленард (Кстати, Ленард был учеником Герца). Они утверждали, что теория относительности – это вредные для физики еврейские домыслы.
В сентябре 1920 года на съезде немецких естествоиспытателей и врачей произошла открытая стычка Ленарда и Штарка с Эйнштейном. До драки впрочем не дошло, но словесных оскорблений было много. Эта публичная стычка много добавила к нападкам на еврея Эйнштейна.
После этого Эйнштейн счел за благо оставить Германию для дальних путешествий. Здесь одна характерная для него деталь: узнав, что ему присуждена нобелевская премия по физике за 1920 год, Эйнштейн не прервал своего путешествия и на торжества в Стокгольме не явился.
В 1921 году он дважды проехал через США, в первый раз вместе с Хаимом Вейцманом,выступая с докладами и усердно собирая деньги в особенности на строительство Еврейского Университета в Иерусалиме. Идея создания такого университета существовала давно, и Эйнштейн ее поддерживал. В 1918 году на горе Скопус был символически заложен первый камень. В феврале 1923 года, на обратном пути из Японии, Эйнштейн прибыл в Палестину. Он передал деньги, собранные в Америке, выступил с несколькими публичными докладами – первый был с волнением прочитан на горе Скопус – и посетил несколько кибуцев, которые произвели на него сильное впечатление. Молодой тогда город Тель-Авив присудил Эйнштейну звание почетного гражданина. Для руководства Университета имя Эйнштейна было очень важно, его избрали президентом куратория. Именно Еврейскому Университету Эйнштейн завещал свои рукописи и все свое состояние.
Пребывание вне Германии по всей вероятности спасло ему жизнь. Убийство в 1922 Вальтера Ратенау, министра иностранных дел Ваймарской республики, Эйнштейн дружил с ним в Берлине, подтверждает это предположение – арийские патриоты были бы рады прикончить и Эйнштейна.
Последнее, что я хотел бы добавить к рассказу об Эйнштейне, это цитата из его письма:
«Человек предполагает, а Бог располагает. Но довольно часто он передает эту службу чертовой бабушке».
Теперь я перейду к другому нобелевскому лауреату, Фрицу Габеру. Премию ему присудили за синтез аммиака из элементов: Габеру – он работал тогда в Карлсруэ – удалось добиться прямого соединения азота с водородом под давлением и в присутствии катализаторов. Реализация этой реакции в промышленном масштабе на фирме БАСФ в Людвигсзафене преобразила химическую индустрию, а Габера сдеаала миллионером.
Габер– полная противоположнось Эйнштейну.
Эйнштейн был ученым-одиночкой, Габер же блестящим органзатором науки, руководителем институтов. В особенности. Габеру принадлежит большой вклад в развитие так называемого Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft, научного общества.которое после второй мировой войны было возрождено под названием Max-Planck-Gesellschaft. Сам Габер с 1912 года возглавлял в Берлине Kaiser-Wilhelm-Institut für Physikalische Chemie und Elektrochemie. Он сумел привлечь в Берлин двух будущих нобелевских лауреатов – Рихарда Вильштеттера – о нем я потом расскажу отдельно – и Альберта Эйнштейна. Габер добился во всех инстанциях, что эти ученые будут полностью освобождены от преподавательской нагрузки и смогут посвятить себя исключительно собственным исследованиям. Именно этот аргумент и позволил Габеру уговорить Вильштеттера и Эйнштейна.
После этого экскурса возвращаюсь к сопоставлению с Эйнштейном.
Эйнштейну честолюбие было совершенно чуждо, Габер же был чрезвычайно честолюбив.
Для Эйнштейна. гражданина мира. наука была интернациональной, Габер же, искренний патриот Германии, считал: «В мирное время ученый принадлежит человечеству, но в военное – своему отечеству».
Эйнштейн был и чувствовал себя евреем, Габер же своего еврейства не любил, оно ему мешало делать карьеру, и в 24 года он крестился и перешел в протестантство, впрочем, только по завершении своего высшего образования, которое ведь оплачивалось отцом, успешным фабрикантом и правоверным евреем. Крещение означало разрыв с семьей и прекращение финансирования.
Эйнштейн был ученым-одиночкой, Габер же блестящим органзатором науки, руководителем институтов. В особенности. Габеру принадлежит большой вклад в развитие так называемого Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft, научного общества.которое после второй мировой войны было возрождено под названием Max-Planck-Gesellschaft. Сам Габер с 1912 года возглавлял в Берлине Kaiser-Wilhelm-Institut für Physikalische Chemie und Elektrochemie. Он сумел привлечь в Берлин двух будущих нобелевских лауреатов – Рихарда Вильштеттера – о нем я потом расскажу отдельно – и Альберта Эйнштейна. Габер добился во всех инстанциях, что эти ученые будут полностью освобождены от преподавательской нагрузки и смогут посвятить себя исключительно собственным исследованиям. Именно этот аргумент и позволил Габеру уговорить Вильштеттера и Эйнштейна.
Я должен сознаться, что этот генальный человек мне не симпатичен, и немногие эпизоды, о которых я хочу рассказать, ничего веселого не содержат.
Первое. Установки Габера были вполне прусскими. На первом плане стоит государство, и ему нужно служить безоговорочно, не рассуждая. Война открыла для честолюбивого ученого широкие возможности участвовать в принятии военно-государственных решений на самом высоком уровне.
Самы страшным из них было решение о применении отравляющих веществ в качестве оружия. Хотя идея, попробовать, можно ли использовать химическое оружие, исходила от военных, реализовал ее именно Габер. После тщательной подготовки 22 апреля 1915 года на шестикилометровом участке фронта на Ипре на англо-французские войска было выпущено из нескольких тысяч стальных баллонов около 150 тонн хлора. За несколько минут хлор вывел из строя примерно 15000 человек, 5000 из них погибли.
Этот день считается началом эпохи средств массового уничтожения в истории человечества.
Второе. Габер довел до самоубийства свою жену Клару, урожденную Иммервар. Это была очень одаренная женщина, она закончила университет в Бреслау и стала там доктором химии – для тех времен совершенно искючительный случай. Там-то они и познакомились: Габер был тоже родом из Бреслау. Выходя замуж за Габера, Клара надеялась на совместную научную работу, как это было в Бреслау. Но в Карлсруэ, где работал Габер и где они поженились, Клара попала в положение домохозяйки. Авторитарное поведение Габера с тяжелыми перепадами настроения ее угнетало. По-видимому, последней каплей стало применение химического оружия. Клара застрелилась из служебного пистолета Габера, когда тот с триумфом вернулся в Берлин после газовой атаки на Ипре. Ее предсмертное письмо Габер уничтожил.
Конец жизни Габера был плохим. В Третьем Райхе не стали считаться с его заслугами перед государством и изгнали его из института, которым он руковоил с 1912 года. Морально и физически раздавленный, Габер скончался в 1934 году в эмиграции,
По слову Галича, не шейте вы, евреи, ливреи.
Теперь, как обещано, я перейду к Рихарду Вильштеттеру. Это гораздо более симпатичный человек. Начну с забавного рассказа об его матери, я взял его из воспоминаий Вильштеттера. Это была настоящая еврейская мама, которая постоянно беспокоится, как идут дела у ее мальчика. В 1901 Вильштеттер стал экстаординарным профессором в Мюнхене, а в 1905 ординарным профессором в Цюрихе, а мама все волновалась – хорошо ли продвигается ее сыночек. Успокоилась она лишь после того, как ему в 1915 присудили нобелевскую премию по химии – за исследование красящих веществ растений, особенно хлорофилла.
К сожалению, жизнь Вильштеттера не баловала, и все.дальнейшее в моем рассказе уже не забавно. Начиная со школьных лет ему пришлось страдать от антисемитизма (гимназию он заканчивал в юдофобском Нюрнберге). Химию он изучал в Мюнхене. Его учитель, Адольф Байер, нобелевский лауреат, один из основоположников химии и индустрии красителей, убеждал своего талантливого ученика перейти в христианство, чтобы облегчить академическую карьеру. (Замечу в скобках, что предки Байера.были евреями, но сам он был христианином в третьем или даже четвертом поколении). Но Вильштеттер счел это недостойным и остался евреем.
С весны 1916 Вильштеттер – хотя и еврей, но все же нобелеский лауреат! – занял место вышедшего на пенсию Байера и по окончании войны сумел добиться существенного расширения своего института. В 1921-1922 годах был возведен новый корпус с памятником Байеру перед входом.
Но, как я уже раньше говорил, после войны Германию захлестнул антисемитизм. В университете распространялись листовки вроде «Немецкие студенты, не позволяйте евреям учить вас». В ноябре 1923 на Вильштеттера напали и едва не избили. Все это он стойко переносил, тем более, что многие немецкие коллеги его поддерживали.
Но весной 1924 на факультете провалили приглашение в качестве преемника знаменитого кристаллографа Пауля Грота его выдающегося ученика Виктора Гольдшмидта – именно потому, что он еврей, а в ответ на возражения Вильштеттера, что решать надо по научной квалификации, а не по конфессии, оскорбили и его самого – дескать, один еврей защищает другого еврея. Этого он вынести не мог и подал в отставку. Роскошный служебный дом он должен был сменить на скромный маленький дом, в котором пытался работать приватно. По 1932 он публиковал в немецких журналах свои результаты и обзорные статьи, в третьем райхе замолчал. После «хрустальной ночи» ему удалось бежать в Швейцарию, оставив в Мюнхене все свое состояние. В Швейцарии его поддержива его бывший сотрудник, который и издал посмертно воспоминания.Вильштеттера.
В заключение я расскажу об еще одном ученом, который, хотя и не принадлежит к высшему рангу, был известен как крупный биохимик и фармаколог. Имя его Филипп Эллингер Philipp Ellinger (1887-1952) Сын успешного франкфуртского предпринимателя, он смог получить два высших образования – химиеское и медицинское и имел соответственно две докторские степени – по химии и по медицине. Медицинскую диссертацию он выполнил в Хайдельберге, в фармацевтическом институте и остался там ассистентом-волонтером (т.е. не оплачиваемым). С началом войны он добровольно пошел на фронт и сначала и до конца прослужил сначала пехотинцем потом медработником, под конец старшим врачом. В Архиве Хайдельбеергского университета есть его фотография 1916 года в армейской форме. По окончании войны Эллингер вернулся в свой институт снова в качестве волонтера, К счастью, он был финансово независим и мог себе это позволить. В течение 1920-х годов он выполнил ряд серьезных научных работ, в 1925 стал экстраординарным профессором в Хайдельберге и в 1931 был, наконец, приглашен в качестве ординарного профессора фармакологии Медицинской Академии в Дюссельдорфе.
На этом месте я прерву его краткое жизнеописание, чтобы поделиться занятной историей, как я в 2009 искал фотографию Эллингера для его биографии в одной биограической серии. В Архиве Дюссельдорфской Академии ее не нашлось – войну пропало очень многое.
Я, однако, надеялся на Münchener Medizinische Wochenschrift: В 1933-м этот еженедельник, один из ведущих медицинских журналов Германии, отмечал свое 80-летие, и редакция в первом же номере за 1933 объявила, что в течение юбилейного года к каждому номеру будет дано приложение с фоторепортажем об одной из «медицинских мастерских» страны, прежде всего, о медицинских факультетах высших школ Германии. К первому номеру были приложены фотографии по Аахену, во втором – по Берлину, в третьем – по Бонну. В конце января, при четвертом номере, должен был появиться фото-рассказ о Медицинской Академии Дюссельдорфа с фотографиями профессоров, в том числе и «моего» Эллингера. Я заказал в университетской библиотеке Хайдельберга 80-й том мюнхенского еженедельника в расчете найти при четвертом номере дюссельдорфские фотографии. Не тут-то было! В томе приложение к четвертому номеру отсутствовало. Проявив настойчивость, я добрался до шести экземпляров этого тома в шести разных библиотеках Германии – с тем же результатом. Приложения к следующим номерам – о Гиссене, Гёттингене и т.д. были на месте. Они не содержали ничего одиозного: после так называемого «взятия власти» (Machtübernahme) национал-социалистами 30-го января. Мюнхенское издательство, само довольно «коричневое», сориентировалось мгновенно. Но четвертый номер появился 28-го января – до взятия власти!
Только тогда я догадался в чем дело. Приложение к четвертому номеру существовало. Но в переплет все 52 номера шли в начале 1934, а тогда уже было ясно, что фотографии еврея не местов немецком журнале. Но приложение с фотографией Эллингера я все же добыл – по международному абонементу из Швейцарии – там расовой чистки перед сдачей подшивки в переплет не производили.
Вернемся к самому Эллнгеру. К началу 1934-го картина была уже ясной: в апреле 1933 объявлен бойкот евреям, а с принятием в том же апреле «Закона о восстановлении института государственных служащих» (Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums) – совершенно невинное название! – началось массовое увольнение евреев с государственной службы, в особенности из высших школ. Эллингер, в отличие от многих, правильно оценил обстановку, не стал пользоваться льготами, которые первое время еще предоставлялись евреям-участникам первой мировой войны, быстро свернул свои работы – его «лебединой песнью» стало открытие рибофлавинов, к которым принадлежит витамин В12 – и эмигрировал с семьей в Англию, потеряв все свое состояние. В Англии он был принят на работу институт Листера как известный специалист. После войны его приглашали назад в Дюссельдорф – во искупление совершенной несправедливости – но он отказался.
Многие сведения об этом достойном человеке, особенно, об английском периоде его жизни, я получил от его дочери, которая тогда была еще жива и жила в Шотландии.
Я заканчиваю. Из нескольких десятков замечательных еврейских ученых, живших и работавших в Германии, я выбрал только пятерых
В заключение следовало бы остановиться на очень важной и щекотливой теме о взаимных отношениях немцев и евреев в науке Германии,
В среде немцев можно проследить широкий спектр установок и поведения.
На одном краю стояли убежденные антисемиты.
Собственно говоря, антисемитизм в Германии имеет многовековую историю, но само это слово возникло только в 1860, а с 1879 вошло в обиход благодаря одному бойкому австрийскому журналисту. Главным антисемитом 19-го века был, конечно, Рихард Вагнер, идейный вдохновитель Гитлера. Но все это – другая тема.
Что касается науки, то евреев к научной работе просто не подпускали. Характерный пример. В 1879 профессор Берлинского университета историк Heinrich von Treitschke (1834-1896) опубликовал сочинение «Наши перспективы», где утверждал, что стремление евреев к сохранению собственной культуры и религии опасно для единства Германии и что влияние евреев должно быть устранено из немецкого общества. Коронная фраза «Евреи – наше несчастье», „Die Juden sind unser Unglück“, была потом взята на вооружение нацистами.
Положение несколько улучшилось в годы Ваймарской республики, но не очень существенно.
Вот один выразительный образчик тогдашних антисемитов– крупный физиолог и историк медицины по фамилии Ахелис. При крещении отец дал ему имя Даниил, но это еврейски-библейское имя его раздражало, и он с 1925-го года назвал себя Иоганном. Именно этот Ахелис, с 1934 профессор физиологии в Хайдельберге, организовал чистку Хайдельбергской Академии Наук от неарийских членов, причем начал с того, что отказывался участвовать в заседаниях, на которых присутствуют евреи.
На другом краю упомянутого спектра стояли немногие люди, которые евреев уважали и поддерживали, начиная со знаменитого писателя 18-го века Эфраима Лессинга.
Во времена третьего рейха это было смертельно опасно. Я хочу назвать мюнхенского психиатра Курта Шнайдера. (В Хайдельберге у него был однофамилец Карл Шнайдер, выдающийся психиатр и не менее выдающийся ненавистник евреев). Курт Шнайдер прятал пациентов и коллег евреев в инфекционном отделении своей клиники. Вход разным нацистским инспекторам был туда закрыт. Так он спасал евреев от эвтаназии – и это в то время, когда почти все немецкие врачи забыли о клятве Гиппократа.
Не могу умолчать о другом благородном человеке – Генрихе Виланде, химике-органике, нобеллевском лауреате 1927 года. Он стал премником Вильштеттера в Мюнхене. Национал-социализм он ненавидел. Один заьбавный эпизод для развлечения. Читая лекцию о о фосфоре – это был 1934 год, – он подчеркнул, что фосфор очень важен для работы мозга – и затем без паузы, на одном дыхании «Германия сейчас испытывает острый недотаток фосфора». Хотя донос не заставил себя ждать, чистокрового арийца и маститого ученого тронуть не решились. В свой институт Виланд устраивал на работу евреев, изгнанных из других мест, старался их прикрыть и помочь эмигрировать. Помог он, в частности, Вильштеттеру, когда тому стало ясно, что нужно бежать. Виланд понимал, что денег просто так Вильштеттер не примет. И стал просить продать ему мебель и разные вещи, хотя он в них и не нуждался. Кое-что из этих покупок стало реликвиями. Я их видел в доме сына Виланда Теодора (в Шлирбахе под Хайдельбергом).
На этом же фланге стояли так называемые породненные с евреями (jüdisch versippte) немецкие ученые, те, которые отказывались оставить своих еврейских жен, чтобы не обречь их на гибель. Они сознательно шли на изоляцию в их учреждениях и на невозможность продвижения по службе, но сохраняли чистую совесть. Мне хочется назвать двух таких честных людей, оба были крупными специалистами. Это ботаник и генетик Friedrich Oehlkers (1890-1971), с 1932 ординарный профессор во Фрайбурге, и выдающийся исследователь кровообращения и замечательный врач Karl Matthes (1907-1962), работавший тогда в Лейпцигском Университете. Обоим крепко досталось, но нет временио этом говорить. Их бнографии я опубликовал в интернете по-немецки.
Теперь о позициях еврейского меньшинства. Как и всякое национальное меньшинство, евреи находились в двойственном положении, причем из-за культивируемой тысячелетиями ненависти именно к евреям им приходилось особенно трудно. В течение многих веков – в этом году отмечают 1700 лет еврейства в Германии – они жили изолированно. С Мозеса Мендельсона (1729-1786) среди евреев началось освоение немецкого языка и немецкой культуры. И это же означало начало ассимиляции евреев, живших в Германии.
Знаменитый историк Теодор Момзен [Theodor Mommsen (1867-1903)], один из первых лауреатов нобелевской премии по литературе еще в 1880 опубликовал сочинение «Слово о нашем еврействе» (Auch ein Wort über unser Judentum), в котором призывал евреев к ассимиляции как к единственному пути спастись от антисемитизма.
Давление к ассимиляции было очень сильным, и сравнительно немногие в академической среде ставили свою еврейскую идентичность выше карьерных соображений. Некоторые имена я уже называл – химик Рихард Вильштеттер, кристаллограф Виктор Гольдшмидт, фармаколог Филипп Эллингер. Упомяну еще математика Макса Нётера и физиков Макса Борна и Отто Штерна (оба нобелевские лауреаты).
Для большинства евреев, обратившихся к науке, единственным надежным способом сделать научную карьеру представлялся переход в христианство. Это усиливалось еще тем, что поколения, родившиеся в 19 веке, чувствовали себя немцами по культуре. (В скобках можно добавить, что это отсится не только к научным работникам. Достаточно назвать имена Генриха Гейне и Феликса Мендельсона).
Очень известный профессор математики в Хайдельберге, Leo Koenigsberger (1837-1920), который учился в Берлине, и своевременно крестился, рассказывает в своих воспоминаниях об очень способном однокашнике, отказавшемся креститься. Его не брали ни в одну высшую школу, он был вынужден зарабатывать частными уроками и не смог реализовать свой талант.
Неудивительно, что евреями оставались либо очень большие ученые, как, например, Вильштеттер или Борн, не говоря уже об Эйнштейне, чей талант обеспечивал им некоторый научный рост, либо люди, материально независимые, как Виктор Гольдшмидт (я его упоминал в связи с выходом в отставку Вильштеттера) или Филипп Эллингер.
Вынужденный конформизм (В скобках: Карла Маркса крестили в 1824 году, чтобы он получил право посещать немецкую школу. В те времена это был однозначно вынужденный шаг) имел все же и положительную сторону: он позволил многим крупным ученым раскрыть свои способности и внести существенный вклад в развитие науки. В качестве немногих примеров: кроме только что названного Лео Кёнигсбергера не могу умолчать о двух выдающихся химиках – Альберте Ладенбурге и Георге Бредиге.
В качестве итога: учение о борьбе и единстве противоположностей подтверждается и здесь. Гегель может спать спокойно.
Благодарю вас за долготерпение.